Жил да был старик. Поехал об Афанасьеве дни в гости со старухой. Сели рядом, стали говорить ладом. Ехали-попоехали, по ногам дорогой. Хлесь кобылу бичом троеузлым. Проехал, знать, верст пять-шесть, оглянулся: тут и есть (еще и с места не тронулся). Дорога худая, гора крутая, телега немазаная.

Ехал-попоехал, до бору доехал. В бору стоит семь берез, восьмая сосна, виловата. На той сосне виловатой кукушица-горюшица гнездо свила и детей вывела. Откуда ни взялась скоробогатая птица, погуменная сова — серы бока, голубые глаза, портеное подоплечье, суконный воротник, нос крючком, глаза по ложке, как у сердитой кошки. Гнездо разорила, детей погубила и в землю схоронила.

Пошла кукушица, пошла горюшица с просьбой к зую праведному. Зуй праведный по песочку гуляет, чулочки обувает, сыромятные коты. Наряжает синичку-рассылочку, воробушка-десятника к царю-лебедю, филину-архиерею, коршуну-исправнику, грачу-становому, к ястребу-уряднику, к тетереву польскому — старосте мирскому.

Собрались все чиновники и начальники: царь-лебедь, гусь-губернатор, филин-архиерей, коршун-исправник, грач-становой, ястреб-урядник, тетерев польской — староста мирской, синичка-рассылочка, воробей-десятник и из уездного суда тайна полиция: сыч и сова, орел и скопа. Что есть на белом свете за скоробогатая птица, погуменная сова — серы бока, голубые глаза, портеное подоплечье, суконный воротник? И добрались, что ворона.

И присудили ворону наказать: привязали ко грядке ногами и начали сечи по мягким местам, по ляжкам. И ворона возмолилася.

— Кар-каратаите, мое тело таратаите, никаких вы свидетелей не спрошаете!

— Кто у тебя есть свидетель?

— У меня есть свидетель — воробей.

— Знаем мы твоего воробья, ябедника и клеветника и потаковщика. Крестьянин поставил нову избу, — воробей прилетит, дыр навертит; крестьянин избу затопляет, тепло в избу пропускает, а воробей на улицу выпускает... Неправильного свидетеля сказала ворона!

И ворону наказывают пуще того. И ворона возмолилася:

— Кар-каратаите, мое тело таратаите, никаких вы свидетелей не спрошаете!

— Кто у тебя есть свидетель?

— У меня есть свидетель — жолна.

— Знаем мы твою жолну — ябедницу, клеветницу и потаковщицу. Стоит в раменье липа, годится на божий лик и на иконостас. Жолна прилетит, дыр навертит, дождь пошел, липа сгнила, не годится на иконостас — и лопаты из нее не сделати. Неправильного свидетеля опять сказала!

И пуще того ворону стегают по ляжкам и по передку. Опять ворона возмолилась:

— Кар-каратаите, мое тело таратаите, никаких вы свидетелей не спрошаете!

— Кто у тебя есть свидетель?

— У меня есть свидетель последний — дятел.

— Знаем мы твоего дятла — ябедника, клеветника и потаковщика. Крестьянин загородил новый огород, — и дятел прилетел, жердь передолбил, и две передолбил, и три передолбил: дождь пошел, огород расселся и развалился; крестьянин скот на улицу выпускает — дятел в поле пропускает.

И ворону наказали, от грядки отвязали. Ворона крылышки разбросала, лапочки раскидала...

— Из-за кукушицы — из-за горюшицы, из-за ябедницы я, ворона-праведница... Ничем крестьянина не обижаю: поутру рано на гумнешко вылетаю, крылышками разметаю, лапочками разгребаю — тем себе и пищу добываю! Она, кукушица, она, горюшица, она, ябедница, она, клеветница! Крестьянин нажал один суслон — кукушица прилетит и тот одолбит! Больше того под ноги спустит!..

И выслушал суд воронины слова. И ворону подхватили, в красный стул посадили. Кукушицу-горюшицу, в наказание ей, в темный лес отправили на тридцать лет, а поглянется — живи весь век! И теперь кукушка в лесу проживает и гнезда не знает.

О щуке зубастой

В ночь на Иванов день родилась щука в Шексне, да такая зубастая, что боже упаси.

Лещи, окуни, ерши собрались глазеть на нее и дивовались такому чуду:

- Экая щука уродилась зубастая!

И стала она расти не по дням - по часам: что ни день, то на вершок прибавится.

И стала щука в Шексне похаживать да лещей, окуней полавливать: издали увидит леща и хватит его - леща как не бывало, только косточки на зубах хрустят.

Экая оказия случилась на Шексне!

Что делать лещам да окуням? Тошно приходится: щука всех приест, прикорнает.

Собралась вся мелкая рыбица, и стали думу думать: как перевести щуку зубастую да такую тороватую.

Пришел Ерш Ершович и так наскоро проговорил:

- Полно думу думать да голову ломать, а вот послушайте, что я буду баять. Тошно нам всем теперь в Шексне, переберемтесь-ка лучше в мелкие речки жить - в Сизму, Коному да Славенку, там нас никто не тронет, будем жить припеваючи.

И поднялись все ерши, лещи, окуни из Шексны в мелкие речки - Сизму, Коному да Славенку.

По дороге как шли, хитрый рыбарь многих из ихней братьи изловил на удочку и сварил ушицу.

С тех пор в Шексне совсем мало стало мелкой рыбицы. Много наделала хлопот щука зубастая, да после и сама несдобровала.

Как не стало мелкой рыбицы, пошла щука хватать червяков и попалась сама на крючок. Рыбарь сварил из нее уху, хлебал да хвалил: такая уха была жирная.

Я там был, вместе уху хлебал, по усам текло, да в рот не попало.

Петух и курица

Жили-были петух и кура. Вышла кура из избы, а тут град пошел. Испугалась кура и кричит:

— Петун, беда, паны наехали, стреляют, паляют, нас убивают. Бежим, петун!

И побежали. Бежали-бежали. Им стрету заяц.

— Куды, петун, бежишь?

— Аи, не спрашивай меня, спрашивай куру.

— Куды, кура, бежишь?

— Паны наехали, стреляют, паляют, нас убивают.

— Возьмите меня с собой. И побежали. Им стрету лиса.

— Куды, заяц, бежишь?

— Не спрашивай меня, спрашивай петуна.

— Куда, петун, бежишь?

— Не спрашивай меня, спрашивай куру.

— Куды, кура, бежишь?

— Паны наехали, стреляют, паляют, нас убивают.

— Возьмите меня с собой.

И побежали. Им стрету волк.

— Куды, лиса, бежишь?

— Не спрашивай меня, спрашивай зайца.

— Куды, заяц, бежишь?

— Не спрашивай меня, спрашивай петуна-

— Куды, петун, бежишь?

— Не спрашивай меня, спрашивай куру.

— Куды, кура, бежишь?

— Паны наехали, стреляют, паляют, нас убивают.

— Возьмите меня с собой.

И побежали. Им стрету медведь.

— Куды, волк, бежишь?

— Не спрашивай меня, спрашивай лису.

— Куды, лиса, бежишь?

— Не спрашивай меня, спрашивай зайца.

— Куды, заяц, бежишь?

— Не спрашивай меня, спрашивай петуна.

— Куды, петун, бежишь?

— Не спрашивай меня, спрашивай куру.

— Куды, кура, бежишь?

— Паны наехали, стреляют, паляют, нас убиваЪт.

— Возьмите меня с собой.

И побежали. Бежали, бежали, да в рёпну яму и пали. Долго они в яме сидели, есть захотели. Лиса и говорит:

— Давайте петь имена, чье имечко лучше, а чье имечко хуже, того и съедим.

И запели все:

— Медведь-медведухно — имечко хорбше, Лиса-олисава — имечко хороше, Волк-волчухно — имечко хороше, Заяц-зайчухно — имечко хороше, Петун-петунухно — имечко хороше, Кура-окурава — имечко худое!

Тут куру и разорвали. А лиса опять:

— Медведь-медведухно — имечко хорбше, Лиса-олисава — имечко хороше,

Волк-волчухно — имечко хороше, Заяц-зайчухно — имечко хороше. Петун-петунухно — имечко худое!

Схватили петуна и разорвали, да мало. А лиса опять запела:

— Медведь-медведухно — имечко хороше, Лиса-олисава — имечко хорбше, Волк-волчухно — имечко хорбше, Заяц-зайчухно — имечко худое!

Съели и зайца, а все голодны. Лиса и запела:

— Медведь-медведухно — имечко хорбше, Лиса-олисава — имечко хороше. Волк-волчухно — имечко худое!

Разорвали медведь и лиса волка и стали есть. А лиса не ест. Долго сидели. Стало опять голодно, а лиса кишочки волчьи таскает и ест.

— Что это у тебя, лисонька?

— А я кишочки вытягаю и ем.

Медведь и вправду свои кишочки зацепил и помер. Осталась лиса одна. Видит, сидит птичка-синичка.

— Повыздынь меня, птичка.

— А как я тебя повыздыну?

— А понеси в яму прутишков.

Наносила птичка в яму прутишков, да и была лиса такова.